— Дверь действительно пытались открыть?

— Черт ее знает. Может, Нине показалось.

— Сами не слышали?

— Что услышишь после бутылки коньяка? Приятный звон… — Овчинников от одной папиросы прикурил другую. — Понимаешь, шеф, Нина мне вчера такую штуку сообщила: Реваз вернулся из прошлой поездки заметно выпивши и психованным. Не он ли чего с Саней набедокурил, а?.. Алик мне сегодня кое-что рассказал…

— Что именно?

— Саня-то, оказывается, с балкона свалилась. Вот я тебе и подсказываю мысль. Реваз — шустрый старикан…

— С Ревазом Давидовичем мы разберемся, но прежде надо разобраться с вами, — глядя Овчинникову в глаза, сказал Антон. — Почему вы прошлый раз утверждали, что отчалили от Новосибирска на Обское море двадцать первого августа утром?

— Потому, что так и было.

— Не было так, Анатолий Николаевич. Двадцать первого вы почти до часу дня ждали в домоуправлении свежую почту и ушли оттуда лишь после того, как получили письмо.

Овчинников поморщился. Отведя взгляд в сторону, виновато заговорил:

— Каюсь, шеф, соврал, не думая о последствиях. В домоуправлении перехватил письмо из вытрезвителя, чтобы оно к начальству не попало.

— Значит, когда из Новосибирска отчалили?

— Двадцать первого после обеда.

— Где предыдущие две ночи ночевали?

Овчинников неожиданно расхохотался:

— Сдаюсь, шеф! Припер ты меня к стенке. У Люси Пряжкиной две ночи провел. Конечно, мог бы честно об этом сразу сказать, но постыдился.

— А Звонковой не постыдились?

— Фрося порядочная, красивая… А Люся кто?.. Не совсем же у меня глаза обмороженные. Тоже стыдно бывает.

В коридоре заверещал звонок. Овчинников прошел к двери и впустил шофера служебной машины, который молча протянул Антону записку.

прочитал Антон и, щелкнув шариковой ручкой, быстро написал:

После этого вернул записку шоферу. Тот, не проронив ни слова, вышел из квартиры. Глядя ему вслед, Овчинников тревожно спросил:

— Что, шеф, случилось?

— Служебные дела, — уклончиво ответил Антон и, тут же продолжил прерванный разговор с Овчинниковым: — Значит, говорите, стыдно за свои поступки бывает?

Овчинников поморщился:

— Конечно. Трезвый проклинаю себя, но как только выпью — тянет на подвиги, хоть плачь. К врачам обращался. Толкуют, болезнь такая есть… Забыл, как по медицине называется. Страсть к бродяжничеству, в общем.

— Вы в домоуправлении на машинке что-нибудь печатали? — внезапно спросил Антон.

Крупные навыкате глаза Овчинникова стали еще крупнее. Несколько секунд он смотрел на Антона, не мигая, словно не мог сообразить, о чем его спрашивают. Затем, спохватившись, заговорил:

— Лично я к домоуправленческой машинке никакого отношения не имею. Бухгалтерша на ней печатает, иногда жильцы забегают, чтобы… — И неожиданно воскликнул: — Шеф! Реваз свои визитные карточки на нашей машинке печатал.

— Визитные карточки?..

— Точно! В поездках у Реваза много новых знакомых появляется, вот он, чтобы не писать каждому свой адрес, как дворянин, обзавелся визитками. С месяц назад это было. Мы с Аликом Зарванцевым выпивали после работы в домоуправлении, а Реваз весь вечер на машинке хлопал.

Глава XVI

Фрося Звонкова вошла в кабинет к Бирюкову. Она очень робко присела на предложенный стул и, не глядя Антону в глаза, вздохнула:

— Они вчера так внезапно ко мне нагрянули, что не успела вам позвонить. Потом вообще началось ужасное, всю ночь сегодня не спала…

— Давайте по порядку, — спокойно сказал Антон. — Кто «они»?

— Как кто?.. — удивилась Звонкова. — Нина и Анатолий, разумеется. Сначала Нина на своей «Волге» прикатила. Ласковая, разговорчивая. Пока сестрицу слушала, Овчинников тут как тут! «Пошли, Фрося, на восемь часов «Есению» смотреть». Я и так напуганная была, а тут совсем скисла. Весь фильм сама не своя сидела, а справа еще какая-то ужасная цыганка локтем в бок толкала. Не помню, как конца дождалась. Первый раз в жизни попросила Анатолия проводить домой, но он хитрить начал, мол, у матери приступ инфаркта, надо срочно в аптеку заехать. Мне совсем тошно стало. Наверняка, думаю, догадался, что я рассказала уголовному розыску… Вообще, Анатолий изменился, какой-то неискренний стал, чего-то крутит… — Фрося помолчала. — А вечером, только спать собралась, звонок. Сердце оборвалось. Снимаю трубку — голос Васи Сипенятина: «Привет, зазноба! С мамашей моей плохо, очень просит тебя приехать, посидеть с ней ночь».

— Уверена, что это он звонил?

— Кроме Васи, меня никто зазнобой не называет.

Бирюков показал сумку Холодовой:

— Это не вы у Марии Анисимовны оставили?

— Ой, нет! Первый раз вижу. Ворованная, да?

— Почему так думаете?

— Если Вася домой забегал, то наверняка ему там нужно было что-то спрятать.

— Значит, Васина работа?

— Конечно!

На протяжении всего разговора лицо Звонковой было настолько непосредственным, что невольно хотелось верить в ее искренность, и все-таки на душе Антона скребли кошки.

Загадочная возня вокруг кинотеатра «Аврора» и странный звонок Сипенятина переплетались в такой клубок, распутать который, казалось, невозможно. Настроение несколько приподнялось, когда дежурный сообщил, что в угрозыск доставлен задержанный в Тогучине Сипенятин.

— Как же вы осмелились в одиннадцать часов ночи отправиться к Марии Анисимовне? — спросил Антон у Звонковой.

— Дома одной еще страшнее было. Потому и заночевала у нее.

Все объяснимо, все логично было в показаниях Фроси. Не заметив ни в голосе, ни в выражении ее лица оттенка фальши, Антон сказал:

— Сейчас я допрошу Сипенятина. Вы подождите, пожалуйста. Возможно, придется что-то уточнять.

— Если надо, конечно, подожду, — с готовностью ответила Звонкова.

Проводив ее в соседний кабинет, Антон вызвал на предварительный допрос Сипенятина. В сопровождении конвойного сержанта Вася вошел, по привычке заложив руки за спину и понуро опустив голову с белыми, словно льняными, волосами. На его приплюснутом широком носу и на круглом подбородке коричневыми полосами запеклись свежие ссадины.

— Что у вас с лицом? — спросил Антон.

Вася, поворачиваясь к окну, усмехнулся:

— На бровях учился ходить.

— Почему при проверке документов бежать пытались?

— Так, по-дурному сорвался, а лейтенант сразу подножку. Претензий не имею, в спорте дело ясное: кто — кого… — Сипенятин исподлобья уставился на Антона. — Вообще-то, гражданин инспектор, заявляю протест в знак несправедливости. Я на законном основании возвращался к месту жительства и работы. За что взяли?

Бирюков встретился с Сипенятиным взглядом:

— Давайте разберемся. Чем занимались в Новосибирске?

Васин взгляд вильнул в сторону:

— Приезжал мамашу проведать. Случайно старые кореши подвернулись, загулял с ними по-черному.

— Фамилии и адреса их назовите.

Сипенятин набычился:

— Корешей закладывать не буду, гражданин инспектор.

— Дело ваше, — равнодушно сказал Бирюков и, стараясь выяснить причастность Сипенятина к делу Холодовой, стал задавать заранее намеченные вопросы.

Понаторевший в диалогах со следователями, Вася отвечал лаконично, но с такой апатией, словно ему до чертиков опостылело все на свете. Свою причастность к Холодовой он, конечно, отрицал полностью. Когда Антон перешел к конкретным уточнениям, апатия с Васиного лица стала исчезать, а в голубых, по-детски наивных глазах то и дело мелькало откровенное недоумение. С любопытством рассматривая предъявленные для опознания фотографии, Вася вдруг ткнул толстым пальцем в фотоснимок Деменского:

— Вот этого кореша знаю.